Памяти Виктора Бокова

В селе Ильино Боровского района Калужской области на доме, где с 1948 по 1958 год жил В. Ф. Боков (1914 – 2009), установлена мемориальная доска.

– Инициаторами выступили сами жители, – говорит глава сельской администрации Н. К. Голенков. – Старожили помнят его, рассказывают о нём, поют его песни…

Определили Бокова с семьей – жена Евгения Фроловна, дочь Татьяна – в село Ильино сразу после «сибирского сидения» – 101-й километр. Крохотная комнатка в колхозном медпункте: самодельный стол, печь, два окошка с видом на речку Истерма, высокое крыльцо.

Его, сидящего на крыльце с листками в руках, и запомнили жители: чудак какой-то, что-то пишет. Оказалось, стихи.

– Мы называли его "Дядя Витя", – рассказывает бывшая работница колхоза, пенсионерка Нина Степановна Сорочина. – Бывало, соберёт детвору и говорит: «Каждому сейчас напишу стихотворение. Назовите только имя…»

– Он вообще любил детвору, – продолжает сельский ветеран Анатолий Михайлович Михалев, – зимой прокладывал нам лыжню, – лыжи у него были сибирские, трёхполосные, – летом учил рыбалке. А как-то в село прибыл моряк Виктор Жуткин. Для нас он был как праздник: бескозырка, ленты с якорями. Потом узнали, что именно Жуткин послужил прообразом боковского героя стихов и песни «На побывку едет молодой моряк».

Кстати, в бывшем боковском доме Жуткины и живут, родственники того самого моряка.

– Да, такое совпадение, – говорит Надежда Константиновна Жуткина. – Конечно же, приятно, что в доме, в котором мы сейчас обитаем, творил поэт. Есть у нас и книжка Бокова. А дом всё тот же, пристройку вот приделали…

И ещё односельчанам запомнился Боков с рюкзаком за спиной (со стихами, как понимали), рано поутру торопящийся на станцию Ворсино – за семь верст, однако. В Москву…

А в 1958 году вышла первая книжка Бокова «Яр-Хмель»: «Поэзии сто первая верста, кто может запретить тебя, скажи мне?..»

«Ты накинь, дорогая, на плечи оренбургский пуховый платок…» Пело всё село.

Николай Соляник

– Как определить, что человек любит стихи? – спросила меня давняя моя знакомая и продолжила. – Понятно, если человек цитирует любимых поэтов, умеет слушать стихи, сам пишет стихи. Но это если знаешь этого человека, общаешься с ним. А если совсем незнакомый? Впервые видишь его. Как тогда?
– По глазам, – отшутился я. – Горят, сияют.
– Горят, сияют… – усмехнулась она. – Знаешь, я как-то ехала в автобусе – маршрут дальний, загородный – и тут замечаю, одна женщина поглядывает на меня. Знакомая? Да нет вроде. Общались где-то? Тоже не припомню. Ну и не стала особенно заморачиваться, погрузившись в свои мысли. Вскоре место рядом со мной освободилось, и та женщина, я разглядела ее – средних лет, с короткой рыжей стрижкой – подошла ко мне и, извинившись, спросила, не буду ли я возражать... Уселась, положила сумочку на колени. Потом наклонилась ко мне и тихо спросила: «Можно я вам стихи почитаю?»
– Вот оно! – расхохотался я. – От таких обычно шарахаются. И ты согласилась?
– Представь себе – да. Что-то подсказывало мне, что я должна была это сделать.
– И как стихи?
– Не совсем совершенные. Просто грустные. Про стылую осень, уходящие годы – даже какие-то надрывные. Я, естественно, спросила, давно ли она пишет стихи. «Нет, – сказала она. – Недавно. После смерти мужа». И в свою очередь просила, пишу ли я стихи. «Нет, не пишу, – ответила я. – Но стихи, поэзию люблю». «Я это почувствовала», – сказала она. «Как?» – удивилась я. «По лицу по вашему». «И какое же у меня лицо», – спросила я. Она секунду помедлила: «Измученное, страдальческое». Меня аж передернуло от таких ее слов.
– Дуреха она, твоя незнакомка! – вырвалась у меня.
– Да нет, не дуреха. Ведь наверняка нисколько не сомневалась, подсаживаясь ко мне, что я пойму и ее и ее стихи. Я, конечно, сказала ей, что тоже потеряла мужа. Два года назад. «О, горе, горе!», – вздохнула она и, не спеша, направилась к выходу. Вот такая автобусная история, – улыбнулась, словно желая избавиться от давившего ее груза. – Так какое у меня лицо?
– Как всегда, молодое и красивое! – выпалил я.
– Ну ты льстец!
– Какой уж есть…
В самом деле, не мог же я сказать ей, что все мы, по сути, двуединые. С друзьями, коллегами мы – одни: оптимистичные и удачливые, так сказать, держим марку, а, оказавшись наедине с самими собой или в окружении незнакомых нам людей (что одно и то же) – другие. Истинные! И если уж душа болит, то и на лице боль. Просто со стороны мы себя не видим.
А стихи, да, чаще всего приходят в горькую минуту…

У женщин и смех какой-то свой, особенный.
– Представляешь, – рассказывала мне моя знакомая, – подхожу я к автобусной остановке и вижу сидящих там бывших коллег моих по институту: Анатолия Петровича, ведущего инженера, кандидата наук и, кстати, заядлого грибника, ему уже далеко за семьдесят, – смеется, – и Галину, лаборантку, мы с ней вместе работали. Так вот, тот Анатолий Петрович одно время ухаживал за мной. Он вдовец, я в разводе. Представляешь, разница в тридцать лет! – смеется.
Я слушал ее и не понимал, что тут смешного. Разница в тридцать лет? Так и по более бывает.
– Когда? – спрашиваю её.
– Что когда? – поперхнулась она смехом.
– Смеяться когда? Мне смеяться. Когда?
– А-а, – залилась колокольчиком. – Разве я не сказала? Замуж звал. И всё твердил: «Весь институт знает, что я вас люблю». Я вежливо отвечала, что, дескать, не подхожу ему и по возрасту и вообще. Вот Галина – да. И постарше меня, и одинока, и втайне вздыхает по нему. Он и слушать ничего не хотел и продолжал свои ухаживания. А как-то является в лабораторию и прямиком ко мне: «Это вам, Машенька. Шампиньоны». «Спасибо!» – говорю, а сама щекой чувствую испепеляющий взгляд Галины. И вот встречаю их на автобусной остановке. Сошлись, значит.
– Так замечательно! – говорю.
– Конечно, замечательно! – воскликнула она. – Тот Анатолий Петрович тут же бросился ко мне: «Машенька, как я рад! – и протягивает сумку. – Сморчки. С утра набрал. Берите!» Я даже как-то растерялась.
– И опять же грибы, – заметил я.
– Ага, - смеётся. – Ну да бог с ними. Слушай дальше. Галина, всё это время сидевшая на скамейке, тут же поднялась и потянула сумку на себя.
– Пожалела? – вырвалось у меня.
– Наверное.
– Да нет, – продолжил я. – Здесь другое. Ревность.
– Ревность? – кокетливо пожала плечами. – Возможно.
– Да не возможно, а точно. А скажи, тебе ведь приятно было, что тебя ревнуют?
– Как тебе сказать?
– Так и скажи. И ещё приятнее было от того, что тебя помнят и по-прежнему обожают?
– Это да! – раскатисто рассмеялась.
– Вот-вот. У вас, женщин, даже смех какой-то свой, особенный, словно сами себя веселите…